Запретам вопреки - Анатолий Демьянович Луцков
- Автор: Анатолий Демьянович Луцков
- Дата добавления: 15 сентябрь 2024
- Страниц: 20
- Просмотры: 6 Поделиться книгой:
Возрастные ограничения: Внимание (18+) книга может содержать контент только для совершеннолетних
Книга - «Запретам вопреки - Анатолий Демьянович Луцков». Краткое описание:
Книга повествует о российских моряках, которые плавают под другим флагом.
Анатолий Луцков
Запретам вопреки
Памяти моих родителей —
Демьяна Леонтьевича и Евдокии Николаевны
От автора
Согласно моей странице в интернете, я родился в Алтайском крае, но раннее детство я провел на родина своего отца. Это дер. Огородники, а еще это райцентр г. Почеп Брянской области.
Небольшой и уже далеко не новый теплоход "Ладога", плававший теперь под флагом Коморских Островов (на зеленом поле белый полумесяц и четыре звезды на одной линии), уже третий месяц стоял на самом дальнем причале в одном западно-африканском порту. Здесь, собственно говоря, порт и кончался, и дальше шли уже заросли мангровых деревьев, а еще дальше вздымались, выглядевшие отсюда совсем тонкими, стволы бесчисленных кокосовых пальм. Их, похожие на перья листья, они же ветви, казались теперь черными на фоне оранжево-желтого закатного неба. Солнце только что опустилось за дальние горы, сумерки, а потом и настоящая темнота наступали здесь с бесцеремонной внезапностью, и матрос первого класса Свирин старался дописать письмо жене до того, как совсем стемнеет. Дело в том, что электричества с берега на "Ладогу" давно не подавали и даже сам кабель убрали в силу полной неплатежеспособности судна с российской командой, но под флагом экзотического островного государства, где никто из членов команды никогда не был. По причине все той же финансовой несостоятельности "Ладоги" был убран и шланг для подачи воды с берега. За водой теперь виновато ходили вахтенные матросы с ведрами, незаконно набирая ее из колонки в конце причала.
Свирин изорвал уже два письма и принялся за третье. Он нашел, что они до неприличия перегружены "лирикой и сантиментами" и теперь он, досадуя на потерянное время, с угрюмой поспешностью писал новое, похожее своим суровым лаконизмом на отчет о командировке, причем явно неудачной. Третий вариант должен был стать последним уже и потому, что день неумолимо угасал, а у Свирина кончилась бумага.
"… Так вот, за все это время, пока мы бездарно стоим у причала на задворках порта без света и воды (да и с едой негусто), наш богоспасаемый сухогруз уже трижды сменил владельцев. Они вообще обретаются неизвестно где: то ли в Питере, то ли в Москве, то ли на Болеарских островах. Зарплаты мы, конечно, не видим уже давно, тебе я ничего не могу послать и чувствую себя последним подонком." Свирин поморщился из-за обилия ненужных эмоций, незаметно просочившихся в письмо, но его надо было как-то дописать. И он продолжал: "Одна надежда, что наш капитан сумеет выискать для судна выгодный фрахт, плюнет на сволочей-судовладельцев и тогда мы заработаем денег на дизельное топливо и провиант, а это даст нам возможность добраться домой…"
В отвергнутых самокритичным Свириным и изорванных им же вариантах письма он пытался даже проанализировать ситуацию и дать ей оценку. Он, например, писал о том, что жизнь моряка в постсоветской России похожа на блуждание в чужом, незнакомом городе, где царят свои, малопонятные порядки, представшие перед пришельцем в своей суровой и пугающей очевидности. То, о чем раньше только читали (конечно, кто имел склонность к чтению) в книгах Джозефа Конрада или, скажем, Александра Грина, теперь многое увидели наяву: так называемую романтику и приключения во время плавания на судне под чужим флагом, алчность и скупость судовладельцев, трудности в поисках выгодного рейса, а также ложь и предательство там, где этого не ждешь. И запоздало осознали старую истину: "в море каждый за себя, только Бог за всех". Свирин, однако, не забывал, что было "до того", в прежние времена. А было стояние в очереди к инспектору отдела кадров плавсостава, горечь отказа из-за того, что "место ушло", а потом долгожданная радость получения заветного направления на судно. Был потом сверляще-бдительный взгляд первого помощника капитана, то есть помполита, нацеленный на новоприбывшего, а дальше уже были обязательства по соцсоревнованию, собрания судового комитета и внушения того же помполита перед приходом в порт на тему бдительности и возможности провокаций. А при увольнении на берег в загранпортах предписание ходить только группами не менее трех человек, к тому же в сопровождении члена комсостава. Но взамен была греющая душу уверенность в завтрашнем дне, скромный карьерный рост, если будешь вести себя осмотрительно, гарантия регулярного получения зарплаты и убедительная возможность того, что дадут доплавать до пенсии.
Иллюминатор каюты Свирина выходил в сторону океанского залива и к вечеру обычно становилось свежее, и дневная влажная духота отступала. В полуоткрытую дверь бесшумно и по-свойски ввалилась серая корабельная обезьяна. Это был Макс, названный так неизвестно кем и почему. Он вспрыгнул на койку рядом, обежал каюту внимателными коричневыми глазами на предмет отыскания съестного, ничего интересного не увидел и потом стал приводить в порядок рыжевато-пепельные, сильно нуждающиеся в стрижке волосы Свирина. Последний в это время задумался над листом бумаги, не зная, как закончить письмо, а на появление обезьяны отозвался с доброжелательной рассеянностью:
— Ну что, старина Макс? Очень, конечно, жаль, но угостить тебе нечем.
Макс явился на судно сам с обрывком веревки на шее. Свирин тогда стоял вахтенным у трапа и дал пришельцу кусок свежей булки, которую жевал сам. Он видел таких обезьян на рынке в грубо изготовленных деревянных клетках. Их привозили по реке из лесных деревень на лодках-долбленках или же на рейсовом пароходе. Где-то в далеких лесах они попадали в ловушку, потом их связывали, сажали в клетку и отправляли в город в качестве съедобной живности на продажу. На рынке также продавалось и копченое обезьянье мясо. А живые обезьяны в клетках, словно догадываясь о своей участи, сидели в позе грустной покорности и отрешенности, они не вертелись и не кривлялись, чего от них обычно ожидают, как бы протестуя этим против своего пленения. Они даже не притрагивались к овощам или фруктам, которые продавцы иногда совали им сквозь прутья. Зачем есть, если тебя самого скоро съедят? Казалось, именно это можно было прочесть в их почти человеческих взглядах. Все на "Ладоге" потом заметили, что Макс ни разу не перебегал по сходням на причал с тех пор, как пришел на судно, и прятался, если на палубе появлялся человек с темной кожей. Впрочем обвинять Макса в расизме было мало оснований, так как все незнакомцы, изредка приходившие на судно, белыми людьми не являлись, он же решительно не доверял чужим.